Несколько внутренних монологов и событий

Власть всегда была ей сродни. Еще не вечер, солнце висит высоко, не собираясь отпускать бразды правления над людьми, мельтешащими по улицам этого не столь уж большого пространства мира.

Ее зовут вполне изыскано для этой полосы земного простора – Елена, безусловно, прекрасная. Таковою она родилась, таковою всегда воспринимала себя, словно со стороны, любовалась вместе с окружающими.  Ее шикарные, вьющиеся после очередной парикмахерской, локоны, стройные ножки на высоком, иногда среднем каблучке. Джинсы, легкие, удобные, сидящие четко по фигурке или юбка, короткая в меру удобства и дани материнства. Да она самая настоящая, любящая, нежная мать. И хотя малышка эту неделю у отца, с которым она рассталась около года назад, Елене надо спешить, спешить, спешить…

Машина в аэропорту под надежной охраной, а она уже прошла необходимый контроль, все равно внутри все напряжено до предела, словно должно еще что-то произойти, и произойдет, незапланированное, непредусмотренное ею…

Пусть он!.. да… он, пусть он знает… да ради него был брошен очередной вызов ее  столь удобному, вполне устроенному существованию. Ребенок без отца, она…, нет-нет, конечно, при деньгах…

 А он, пусть он… нет, даже сейчас найти слова, передающие ее гнев и растерянность, невозможно…

И сейчас этот полет успокоит все, прохлада осени омоет ее обгоревшую, утомленную этим годом взрывов и разрывов и устроений душу.

Он не желает слушать ее, не соглашается, хотя любой мужчина, оказывавшийся прежде под влиянием ее чар, уже давно бы уступил. Этот, мало того, что живет своей жизнью, пусть и с оглядкой на ее, но все же, исключительно своей. Она сцепляет пальцы в замок и проходит на посадку, решительно берет телефон в руки. Сейчас она, она же Елена-прекрасная, разумеется, скажет все этому…любимому человеку…, что же она ему скажет? Любимому, да…она все делает не так как прежде, весь этот год, но сегодня … все правильно…

А пока толпа вместе с нею движется по трубе в жерло самолета. Элегантные джинсы,  легчайшие босоножки на низком каблучке ступают по ковровой дорожке к креслу, сама она в мысленном диалоге с ним, впрочем, это скорее монолог. Телефон, который за ненадобностью валяется в сумочке, начинает разрываться любимой мелодией.

Да, да, да. Она судорожно рвет замок…

Нет, нет, нет, что она скажет? Какого рожна?!!!  Да, она ревнует его ко всему, нет, не ко всякой юбке, сейчас это невозможно. Сейчас, а вот к этим, неизвестно, конечно известно откуда сваливающимся друзьям, из-за которых… да, они могут не видеться по нескольку дней. И тогда ни ее любимая малышка, ни рожицы, которые она умильно творит своим личиком, ни конфеты, ни обновки – ничего не мило.

Телефон вибрирует в сумке, ей так хочется услышать его…

Но не надо бы брать трубку, не надо!

– Ну, где тебя носит, звоню уже третий раз! Стоп! Что это еще за звуки?! Самолет? Провожаешь кого-то?

Голос ласкает слух, приобретая еще более низкие, охватывающие ее волной прибоя вибрации.

– Не совсем… я… сама… я здесь…

– Я… я хотела отдохнуть… (молча – от тебя, от себя, от всех любимых…).

– Одна?

Она слышит грозный рык почти сквозь слезы (Чьи – его, свои, обоюдные?), посадка продолжается…

И я уже чувствую под собой мягкое самолетное кресло, хотя до отлета еще месяц и день-два-три… и тогда через каких-нибудь  несколько часов ты встретишь меня в аэропорту этого столь далекого почти знакомого мира. А пока я стою на набережной нашего с тобой любимого, наполненного осенью города. Остатки летнего тепла нежат его. Летит листва. А я тихонечко мечтаю о твоем реальном присутствии. Мимо катит огромный свадебный кортеж, розовый, длинный.

Зачем люди придумали эту игру: ты – моя, я – твой, как будто возможно присвоить чувство, привязать человека, обязать к чему-то. В моей жизни так не случалось. Сохранить внешние обязательства? А если внутренние исчезли, чувство улетучилось? Главное, чтобы детеныши человеческие не страдали, но это и без документов ясно.  Весь мир – мой, все в нем, до поры до времени. Единство и одиночество – ничто друг без друга, так же как «я» вне себя, без себя – практическое отсутствие. Пожалуй, я увлеклась, но, возможно, об этом я и хочу поразмышлять, просто способ сейчас такой нашла.

Моя героиня слишком иная, да и ей сейчас явно не до подобных рассуждений.

 Елена в самолетном кресле с красной сумочкой в руках, легкой улыбкой паники на устах и телефоном около уха обмирает от бесконечного прощания. Она отчетливо видит его позу, чувствует клокочущий гнев и слышит слова, в пух и прах разрывающие ее попытку указать на Ее собственное значение  в Его жизни, на необходимость совместного, совместности,… неужели так?

Казалось, что за это, пусть достаточно короткое время, она не только полюбила, стала понимать его. Но, оказывается, - нет. Возможно, это он, не тот человек, которого она видела, которого хотела видеть рядом с собой или…

И что теперь? Она всего лишь хотела уехать в давно забытую осень, охладиться, «охолониться», как любила говаривать бабушка. Но вот осенняя волна пронизывает ее, доставая до самых косточек.

– И, если ты не вернешься сейчас домой!!!

Какой дом он имел в виду – общего нет! Пауза затянулась!

– … можешь больше никогда не появляться, забудь, забудь, забудь все…

Короткие гудки, и трубка замирает в ее руках. Что забывать –  есть, но…нет, нет, нет… Елена, пригвожденная к креслу несколькими короткими фразами, переживает одновременно как полноту молчания, замешанную на отчаянии и безнадежности, так и необходимость мгновенного действия.

Может быть, только я разрываюсь сейчас также между необходимостью написать следующую фразу или сделать очередной кадр идущей мимо меня живописной парочки. Сколько их сегодня по берегам Невы солнышком выманило оглядеться, подставиться последнему неяркому теплу? Смольный парит в небе, река нежится  среди лучей Бабьего лета, а до твоих рук и губ так далеко. Реальность полудня разматывает свою нить дальше. Осень спешит теплым ветерком, обрывает листву с дерев, не столь многочисленных в моем городе.

В одно мгновение Елена слетает с кресла – стюардесса встречает ее с улыбкой, постепенно превращающейся в недоуменную. Девушка вышколена как надо, но поток возгласов ужаса почти прижимает ее к стенке, и она вынуждена уступить пассажирке. Ничего из ее слов понять невозможно, кроме внезапной невозможности лететь, ненадуманной паники, которая просто сметает всех в сторону.

Елена прекрасная, хотя сейчас больше подошло бы ужасная вылетает не в намеченном направлении, а обратно – в трубу, ведущую в здание аэропорта. Потом она не могла назвать даже приблизительно, со сколькими людьми ей пришлось объясняться и сколько бумаг заполнить по дороге  к вожделенному выходу, как объяснялась на стоянке, что заберет машину сегодня, а не… денег назад не надо.

Даже то, как вела машину, помнила потом смутно, знала, что вела – единое поле движения. Поток мелькающих точек. Все слилось в одну бесконечную череду движения. Если бы кому-то пришло в голову спросить ее о последовательности действий – ни за что бы ни смогла повторить в точности.

И вот, наконец, знакомая дверь. Звонок – раз, другой, третий – никого…

Мир, недавно столь уютный и устроенный под ее нужды, разваливается на мелкие части и лежит у ее ног бесформенной грудой, не оставляя почти никаких надежд.

Уцепившись за последнее «почти» Елена, молча, пошатываясь, спускается вниз – не стоять же под дверью. Потом бредет до ближайшего магазина, выбирает лучший коньяк и уже задумывается, как она его будет открывать,… но вдруг резко разворачивается и мчится к дому.

Череда звонков в никуда вырвала ее из азарта каких-либо действий, словно вилку из розетки вынули.

Через неопределенное время обнаружила, что жара сменила свою дневную ярость, свет  мгновенно был проглочен чернотой ночи, глухой, южной, звездной. Елена и не заметила ничего толком, сидела у подъезда, обхватив коленки руками. Бутылка и сумочка встали напротив, словно она ожидала от них бесконечного диалога. Редкие машины, урча, проезжали мимо. Пятничный вечер глухо лизал пятки, телефон мертво молчал.

Очень хотелось с кем-то поговорить, рассказать, пожаловаться, но никого. Впрочем, слов тоже не было – никаких, только горечь, безысходность проходящих минут. Так она себя, пожалуй, никогда и не чувствовала, да и не желала. Но сейчас никто о желании и не спрашивал. Она тихо погружалась в этот омут и понимание, что не в состоянии что-либо изменить, даже номер телефона набрать, по крайней мере, не в данную минуту.

Сейчас только две вопроса отчетливо вспыхивали в мозгу.

– Где он?

– Что с ней будет, если они расстанутся?

– Ни когда-нибудь в необозримом будущем – сейчас, уже…

Просто исчезнет, пропадет, раствориться… Стоп! Елена, дорогая, извините, все же я не смогла удержаться и предлагаю Вам какие-то свои мыслительные потоки, окунаю в свою осеннюю сумятицу…

Господи, ну, зачем же так хочется постоянства, хотя бы в чем-нибудь, но чаще в отношениях с самыми близкими, родными. И, главное, при этом жить на пике глубины понимания,  близости внутренней. И, не хватаясь за другого, как за единственную возможность жить, не привязывая себя, его…

Не хочу даже задумываться, что подобные отношения могут пресытить, стать обыденными. Хочется постоянства, устойчивости, движения в сторону знания себя, возможности чувствовать, видеть другого. Жить гораздо интереснее на высоте и в глубине, ну, хотя бы взлетать почаще над обыденностью, держаться там подольше, сколько можешь.

А Елена прекрасная сидела по-прежнему  у самого входа в подъезд и ждала. Чего, кого? Да его, конечно!

Ночь неспешно, размеренно двигалась в сторону утра, и порой, казалось, почти замирала, останавливала свои шаги, часы еле-еле перемещали свои стрелки по циферблату, да она и не смотрела на них.

Иногда, как освобождение, возникала отчетливая картинка: они вдвоем хохочут надо всем произошедшим, его руки обнимают крепко, а момент этот кажется просто кошмарным сном.  И  становится легче дышать, даже смешно. Смех, вольный, что дух захватывает. Но эту картинку опять сменяет отчетливость черноты, ночной духоты и панического ужаса перед расставанием, нелепостью остаться одной.

 И дом, и город давно затихли, только в отдалении еле слышно звучит музыка, и, вероятно, существуют люди.

 

Он, наконец, ощутил желание просто дойти до дома, неважно какого, свалиться и заснуть, устал безумно, бездумно, впрочем этого и добивался. Мысли, самые отвратительные, болтались вокруг, и старательное невнимание к ним отняло силы целиком. Напился изрядно, хотя руки на автомате многолетней привычки непременно доведут машину. Еще не открыв дверцу, понял, что надо как можно скорее очутится дома, словно тоска, какая, гнала плетьми, не похожая на него тоска,  не его…

Девиц в его грешной жизни бывало предостаточно, и, ежели захочет, будет,… но все же, в кои веки, с каких-то юношеских времен, он постоянно ждал встреч с ней. И надо же было вот так проколоться – ей, ему? Нет, ей, конечно! Он же все рассказывал, даже про розыгрыши, которым его донимали давние близкие друзья. Да не в этом дело!!! Но сейчас кроме нее никто в голову, да и не в какое другое место, не шел.

И вот так обломать выходные! Да и не только их! Все такое полетно-забытое состояние блаженства встреч, ожиданий, расставаний. Может и вместе не соглашался  с ней жить – продлить хотел…  безотчетно-радостное,… а если это он не прав – ну, нет, прав, безусловно!

Все, приехал – почти вывалился и со всего маху хлопнул дверью машины. А в следующую секунду замер как вкопанный. Из темноты смотрели ее глаза, мотнул головой, спьяну чего только…, тряхнул головой, стараясь отогнать наваждение…

Но тут уж она, Елена распрекрасная, шагнула навстречу. Опрокинув так и не открытую бутылку коньяка, наступила на сумку и лежащий на ней телефон.

Хмель слетел, как и не был, стало спокойно и легко. А то место, что принято называть душой, отпустило, «игла выпала». Он, молча, пожалуй, даже грубо (словно тело еще не наполнилось таяньем души) схватил ее за плечи, притянул, с радостью ощущая реальность мира.

– Но как тебе удалось – там не выпускают…(и уже не сдерживая грубость слов, выругался неизвестно на что).

Она только шмыгнула носом, уткнулась в плечо, вцепившись так, что, показалось, никогда не отпустит. Он подхватил ее как перышко, рассматривая пристально, понес домой, сметая по дороге остатки злости, ехидства, давая волю отмирающим чувствам.

Может быть, так он когда-то переживал ссоры со своей первой женой. Любил до безумия, до самосожжения, верил безоговорочно, хотя и бывал и жесток, и жесток. Обуздывать не любил себя ни в какие времена. Но ушло, поросло быльем, словно и не в этой жизни произошло, в каком-то ином мире, а этот только тень отголосок… нет-нет сентиментален он не был – перенервничал, изрядно выпил, случается…

Поставил ее на ноги перед дверью, достал ключи сунул ей в руки.

– Сейчас, открывай!

Зачем-то спустился и постоял перед входом – машина была закрыта, а он стоял и дышал, потом, взглянув на то место, где она сидела, подобрал сумку, бутылку, раздавленный телефон…

Спустя час, после душа, нескольких рюмок того самого, что она купила, действительно лучшего, что можно было даже подумать, они лежали вместе, насыщаясь присутствием, теснотой объятия, покоя...

Может, я в  чем и ошибаюсь, но говорить о том, что происходило между ними еще  необходимости нет – не так уж важно, что требуется для обретения мира.

Отпустила скованность, рождалось новизна понимания и чувства другого – об этом можно было, только молча, только глубоко внутри. Заснули практически одновременно.

Проснувшись под утро, она сильнее прижалась к нему и лежала, наслаждаясь блаженством рассветного тишайшего часа.

И странная мысль, удивившая ее своей непрактичностью, четко оформилась и переросла в действие. Она быстро встала и выскользнула за дверь. Взяла свою сумочку, вытряхнула содержимое на диван. Спустившись вниз, выкинула ее. И поднимаясь, решила завтра же пойти и купить новую, подобрать цвет, качество кожи, все новое. Главное –  непохожую ни в чем, кроме ощущения мягкости, что сродни этому часу, этой ночи. Вернувшись в комнату, увидела, что он спит, раскинувшись,  и нырнула обратно в тепло, к нему под руку.

Да, Елена так и не зачерпнула воды из осеннего родника, плавилась в жарких лучах юга, зато я сполна получила их сегодня. Бабье лето махнуло рукой на прощанье, его очарование сменилось объятиями промозглости и серенького осеннего дождичка. Пока еще все ярко, роскошно вокруг, но впереди ноябрь со всей радостью и печалью, грядущими морозами и новогодними приготовлениями…  

И все будет, что положено.