Фотографии, составляющие данный проект, - осознанный поиск образов пространства, героев, возможных тут, теней, отражений, которые увиделись мне - автору, как отвечающие миру поэзии...
1
Фотографии, составляющие данный проект, - осознанный поиск образов пространства, героев, возможных тут, теней, отражений, которые увиделись мне - автору, как отвечающие миру поэзии...
Двойная экспозиция в большей части работ - прием, позволяющий создать многомерность пространства, которое, так или иначе, присутствует в текстах МЦ. Соединить в одно целое множественность, разность, то, что существует в привычной реалии, но и проявляет себя «за» или «из-за», или иным способом. Хочется проследить и зафиксировать возникновение этого «иного», уловить инаковость в фотографии, явившуюся из конкретики знакомого нам мира, города, предмета, ракурса … И в сочетании двух вроде бы знакомых вещей возникает нечто новое - третье, четвертое… И тут важно понять, оно ли это? И, конечно, в этой плоскости свое место занимает реальность сновидения, которая порождена другим миром и может опираться на него, правда, не всегда… В том мире снов своя логика, несоразмерная с сознанием бодрствующего человека, хотя отголоски, безусловно, мы улавливаем и ощущаем, как пограничье самих миров.
Вероятно, есть способ передать состояние поэзии одним снимком. Но задачу - передать существование на границе реального и иного, сновиденного, я решала так…
Для меня это способ, помогающий увидеть больше и глубже, понять, сопережить, воспринять внутренне, проникновеннее того, что виделось изначально.
2
Марина Цветаева – первый поэт, который меня захватил полностью, можно сказать, я безоглядно влюбилась в её тексты, образы, ритмику, словосочетания, порой невозможные, но придающие всему сказанному нечто еще, в ее пьесы романтического цикла и такую поэтическую прозу – во всё, что можно было найти в восьмидесятые…
Но думать тогда (ранее) о фотографиях, которые могли бы сопровождать ее творчество, видела опыт иллюстраций ее текстов… Даже мысли такой не возникало. Всё казалось неприемлемым. Вдруг совпали и желание, и внутренняя уверенность - ушел страх, поддержка и одобрение близких, а тут еще и два невыездных года, подарившие возможность более глубокого погружения в текст, поиск понимания Поэта и, конечно, себя…
3
МЦ не визуальный поэт, точнее сказать – знаковый. Её тексты – это множество знаков, указывающих направление движения взгляда, чувства, героя, будь то Гора, Море, Комната или Лестница, Сон или Крысолов…
При всей визуальности ее текста, цвет встречается не так уж часто. Но если присутствует – всей полнотой!
Красною кистью
Рябина зажглась
Падали листья,
Я родилась.
Но дальше цвет уйдет в звук, ритм, горечь… или же
Бузина
Бузина цельный сад залила! Бузина зелена, зелена, Зеленее, чем плесень на чане! Зелена, значит, лето в начале!
Синева — до скончания дней! Бузина моих глаз зеленей!
Мгновенная картинка появляется, исчезает, уводит взгляд в некоторую определенность, что опять выведет к чему-то, менее зримому, в диапазон мыслей, чувств - со-бытие, как совместное Бытие. Это и создает текстовую яркость, несмотря на не очень широкую палитру цветов: белый – красный – черный, зеленый и, конечно золотой и серебряный. Но главным остается не цвет – иное. (Он тоже знак, символ, но об этом чуть ниже.)
Она сама напишет в «Повести о Сонечке» о Павлике Антокольском: «Пропал у меня, в Борисоглебском переулке, на долгий срок. Сидел дни, сидел утра, сидел ночи... Как образец такого сидения приведу только один диалог. Я, робко: – Павлик, как Вы думаете – можно назвать – то, что мы сейчас делаем – мыслью? Павлик, еще более робко: – Это называется – сидеть в облаках и править миром». Но это-то и есть ремесло Поэта. Это нормально…
Вот опять окно,
Где опять не спят. Может — пьют вино,
Может — так сидят. Или просто — рук Не разнимут двое. В каждом доме, друг, Есть окно такое.
Знаки и графика отчетливы, очевидны. Они есть и зримы так же, как графика её текстов, ритмика их разбивки, переход целой строки или отдельного слова – неожиданно и точно, словно сознание смещают. Тут обязательно просятся тушь и перо, карандаш неприемлем. Здесь, в этом стихотворении, видимая отчетливость силуэтов, рук, бокалов – всё черное на фоне светящегося окна. Цвет не назван, но он зрим.
Для понимания смысла и восприятия образов в поэзии МЦ важна их знаковость…. Знак. Знак, переходящий в символ чего-то иного, проводник в другой мир, за гранью привычного, и так во многих ее текстах. Построение по вертикали, тянущейся вверх, хотя и во все стороны, в объем, что на границе привычного. Но воспринимается, как взгляд вверх, охватывающий одновременно и простор.
Пахнуло Англией — и морем — И доблестью. — Суров и статен.
Почти романтика, точно – Романтика. Это 1920, когда будет создан цикл романтических пьес. Но вот концовка другая - взгляд вниз, в Бездну… Бездна всегда внизу, и опять граница знакомого, знаемого…
И вот, весь холод тьмы беззвездной
Вдохнув — на самой мачте — с краю
Над разверзающейся бездной
Смеясь! — ресницы опускаю…
Такими в поэме «Попытка комнаты» предстают «коридор» и, конечно, «стул» - «переносный», тот, что переправит, уже знакомое «зеркало» как предмет сакральный, и здесь оно тоже смещает нас в другое пространство мира, изначально задавая объем отражений, словно удваивая, утраивая, умножая их многократно, тем самым создавая, обнаруживая пересечения миров - этого и иного. Поэмы «Горы» и «Конца» - начало нового, но без разрыва с ранее написанным, хотя качество перехода очевидно. Предел в полноте обнаженности чувств, слияния, чего-то глубинного, нутряного… Четко и навсегда разделены «небожители» и «простолюдины», в последующих текстах разрыв между ними только разрастается, как и между всем, написанным после этих поэм, словно она побывала там, куда мы еще не заглядывали – нам это еще предстоит – подойти к её откровениям.
«Всем нам на «тем свету» С пустотою сращать пяту
Тяготенную».
Может быть, поэтому поздняя Марина Цветаева совсем еще не прочитана. Её пейзаж – это пейзаж Души, сновидения, мира Горнего, но тем и захватывает.
4
Но, есть одно «но»…
На сайте дома-музея Марины Цветаевой, в разделе гаджетов – отрывок письма к Сергею Эфрону, который способен поколебать размышления о её «не»-визуальности. «Я рождена фотографом. (Помните возглас Л<ьва> П<латоновича>, когда у меня аппарат всё время “ехал”: – “Фотографа из Вас никогда не выйдет”.) Сейчас 12, промывать буду до 2 ч. На окне сохнут оттиски. Зеваю. Случается, под звон фильтра – засыпаю. Уже сплю».
Эти слова подкупают, но она снимала портреты близких, остальным в этой области не интересовалась. Спустя время, покупала открытки (как впоследствии Иосиф Бродский).
Но было то, что не могло не расположить именно её. Процесс проявки и печати снимков. Однозначно! Темная комната, красный фонарь и никого… и вот из ниоткуда, полутьмы пространства, водного, на белом листе бумаги начинает возникать нечто, текст-рисунок, никогда точно не знаешь, что появится первым. Завораживающее зрелище, в котором ты и пассивен, и активен, но непременно созерцателен. Мне кажется, что это похоже на рождение текста, в данном случае, фотографического.
У меня тоже есть опыт проявления фотографии, а сейчас смотрю с точки зрения работы с двойной экспозицией, когда сквозь один мир реальности начинает проступать другой. Каждый раз не знаешь точно, что получится, делаешь, правишь, меняешь, возвращаешься… Движение почти в никуда, поиск неизвестного - «может быть, но может и не быть». Так же как попадание, окунание в поток, который, ведет, несет. И надо быть на пределе внимания, воспринимать, улавливать и слушать, видеть…
Так же как стол, которому в 1933 посвящён цикл, где словно бы, между прочим и совершенно естественно возникнет слово «поток», без которого ни один поэтический текст не зазвучит полноценно.
Стол — сбрасывавший — в поток!
Твердивший, что каждой строчки
Сегодня — последний срок.
5
Я начала готовиться к этой выставке, перечитывая Поэмы «Горы» и «Конца». Непременно хотела увидеть их – но картинка не получалось.
В небе, ржавее жести,
Перст столба
Встал на означенном месте,
Как судьба.
Я была практически прикована к этому столбу, пока не увидела Прагу… Это пражское пространство, и, уж конечно:
Бледно — лицый Страж над плеском века — Рыцарь, рыцарь, Стерегущий реку. (О найду ль в ней Мир от губ и рук?!)
Сейчас уверена, что работа в большей степени связана с этими поэмами. На Карлов мост специально пришла в 4 утра, чтобы никого вокруг, однако были… Казалось, современный мир затмит всё, бывшее когда-то, но нет, я везде видела и слышала только её и тексты её…
6
На расстоянии снов и слов… Это то самое расстояние, которого нет, или оно недосягаемо далеко, да и какое оно вообще имеет отношение к чему-либо, измеряемому внешними рамками?
Врылась, забылась — и вот как с тысяче- футовой лестницы без перил.
С хищностью следователя и сыщика Все́ мои тайны — сон перерыл.
Есть у МЦ письмо, в котором она пишет Б. Пастернаку: «Мой любимый вид общения — потусторонний: сон: видеть во сне.
А второе — переписка. Письмо, как некий вид потустороннего общения, менее совершенно, нежели сон, но законы те же.
Ни то, ни другое — не по заказу: снится и пишется не когда нам хочется, а когда хочется: письму — быть написанным, сну — быть увиденным». Есть и другой вариант того же письма: «Мой любимый вид общения – потусторонний: сон. Письмо как некий вид потустороннего общения. Последнее, что я хотела бы удержать – голос. Письмо – не слова, а голос. (Слова мы подставляем!)»
Как и многие тексты, особенно поэмы, читаешь и не понимаешь – так быть не может, но оно так есть… При условии, что ты, как читатель, расстояние преодолел, т. е. вошел ТУДА! Пусть на мгновение окунуться в эту инаковость и окраситься навсегда ароматом того, неизведанного, его привкус сохраняется, а потому и всегда есть возможность узнавания.
И слово, очарованность им, точность слова. Названо – значит есть! Уже зримо, только глаза в нужном направлении поверни и двигайся словами-знаками, соответствуй движению-действию. Мир ее текстов – дворец Психеи, словно та самая гостиница «Свиданье Душ», желание-нежелание пропустить через себя всё приходящее:
Вскрыла жилы: неостановимо
Невосстановимо хлещет жизнь
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет – мелкой,
Миска – плоской,
Через край – и мимо
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.
7
ПОДВОДИТЬ ИТОГИ РАНО
Мы ей должны… Не только ей, всей семье Цветаевых…
Отец – Иван Владимирович Цветаев из семьи сельского священника, получил духовное образование. Потом студент-медик, перевелся на филологический, диссертацию защитил в Варшаве, преподавал, но основное его детище – московский Музей Изобразительных Искусств имени А. Пушкина. Цветаева после возвращения в Россию, ареста мужа и дочери писала в письме к Берии: «… я дочь заслуженного профессора Московского Университета, Ивана Владимировича Цветаева, европейской известности филолога (открыл одно древнее наречие, его труд «Осские надписи»), основателя и собирателя Музея Изящных Искусств — ныне Музея Изобразительных Искусств. Замысел Музея — его замысел, и весь труд по созданию Музея: изысканию средств, собиранию оригинальных коллекций (между ними — одна из лучших в мире коллекций египетской живописи, добытая отцом у коллекционера Мосолова), выбору и заказу слепков и всему музейному оборудованию — труд моего отца, безвозмездный и любовный труд 14-ти последних лет его жизни».
Мать – Мария Александровна Цветаева, помогавшая мужу на протяжении всей его деятельности, воспитывавшая его детей от первого брака, замечательная пианистка.
Марина Ивановна Цветаева - поэт, ее семья за годы советской истории была практически уничтожена.
Дочь - Ирина Эфрон. Умерла в Москве, в приюте, от голода.
Дочь – Ариадна Эфрон, после 17-летних ссылок и лагерей становится фактически биографом и хранителем архива матери.
Сын – Георгий Эфрон, погиб на фронте Второй мировой войны, могила неизвестна.
Муж – Сергей Эфрон, расстрелян советским КГБ, могила неизвестна…
Сестра – Анастасия Ивановна Цветаева - писатель, после лагерей и ссылки жила в Москве, много писала, человек глубоко верующий, словно бы принявший эстафету деда, уходит из жизни в 98 лет. Она первой приезжает в Елабугу отыскать могилу сестры. Но точное место погребения так и осталось неизвестным.
Андрей Трухачев - сын Анастасии Цветаевой – арестован вместе с матерью. Лагерь и поселения. Единственный оставит наследников, ныне живущих, участвующих в делах музея-квартиры М. Цветаевой и Тарусского музея.
Ольга Трухачева – дочь Андрея и внучка Анастасии Ивановны.
Дети от первого брака Ивана Владимировича Цветаева - внуки известного историка Д. И. Иловайского - Валерия и Андрей.
Д.И. Иловайский – известный историк, публицист, педагог. За несогласия с Советской властью в 1918 году будет арестован, но благодаря хлопотам Марины Цветаевой отпущен через 3 недели. Уйдет из жизни в 1920 году в возрасте 88 лет. Его книги переиздаются до сих пор.
Андрей умер в возрасте 43-х лет от туберкулеза. Жена вскоре была арестована, их дочь уйдет из жизни в 54 года.
Валерия Андреевна была единственной, у кого не было каких-то особых отношений с Советской властью. Именно она после возвращения Ариадны Эфрон из ссылки пригласила её к себе, уступив потом часть участка для постройки собственного ей дома.
Мы все в долгу перед этой семьей. Но больше всего – перед поэтом Мариной Цветаевой…