Galina Zernina
Галина Зернина, фотохудожник
Тайноведение природы улыбнулось искусством
В рай допущенный заочно,»
я летал в него во сне,
но проснулся среди ночи:
жизнь дана, что делать с ней?»
Обе эти строки не случайно предваряют мою выставку. Название экспозиции принадлежит поэту Александру Альтшулеру (1938–2014), а эпиграф – его другу, поэту Леониду Аронзону (1939–1970). Двойное «А» в их фамилиях – резонанс, совпадение. Но при всем единстве поэтического истока каждая из этих фигур несомненно обладает своей собственной творческой индивидуальностью.
Поэзия обоих выстраивается в бесконечный диалог, который продолжался между ними и после гибели Аронзона. Это и понятно: граница между жизнью и смертью достаточно условна для поэтов, родившихся в предвоенном Ленинграде. Для них, представителей поколения, впитавшего остроту и боль времени, такое мироощущение было вполне естественным. Трагедия блокадного города, населенного живыми и мертвыми. Рай, увиденный с земли, открывающий небеса. Разум, охватывающий все грани бытия. Поэзия потока соединяет в единое целое мир жизненных реалий. И мы сквозь время слышим и чувствуем его звучание.
Родившаяся в условиях «самиздата», в кругу ленинградского андеграунда 70-х, их поэзия сегодня становится все более актуальной. Она не только определила свое время, но и опередила его.
Мне как фотохудожнику хотелось создать визуальные ряды, как бы продиктованные текстами обоих поэтов. В моих работах визуальное и текстуальное не связано напрямую, но находится в едином пространстве. Мне было важно передать эту трансформацию и увидеть внутреннее взаимодействие слова и образа.
Внимательное прочтение приносит свои подарки: через некоторое время обнаруживаешь, что некоторые слова или словосочетания встречаются и у Аронзона, и у Альтшулера. И это не случайно: «Часто строчки рождались на лету, в совместных прогулках по ленинградским улицам, подхватывались каждым и становились поэзией. У Аронзона и Альтшулера можно встретить одинаковые строчки – это не заимствования, это, действительно, совместное творчество. Но при этом Альтшулер и Аронзон – это два совершенно разных, непохожих друг на друга поэта» (Г. Блейх, из интервью М. Ярову). Становясь частью разных поэтических контекстов, именно эти слова и стоящие за ними образы создают ощущение пространственного и временного совпадения и дают представление об общности истоков поэзии вообще.
Мои работы – это самостоятельный текст, отклик на поэзию, ведущую диалог голосами, сердцами, интонацией обоих поэтов… Чувствуя эту переплетенную общность, я не пыталась связывать визуальное с конкретными текстами одного или другого автора. В моем восприятии они соединяются.
Я продолжаю вчитываться: порой образ, возникающий в одном из стихотворений, словно подталкивает меня к воспоминанию – снимок или пространство, где это могло бы происходить, а дальше – поиски образа, которые приводят меня к следующему тексту. И так – до бесконечности. Поэзия на грани слияния, сближения – именно так это и происходит: изнутри.
Выставка не предлагает разделения поэтических потоков по авторам. Читая их тексты вперемешку, я невольно ощущаю присутствие единого поэтического пространства. Это единство разнообразия отображено мной в сериях отдельных фотоколлажей.
Моя выставка – приглашение в миры поэзии Леонида Аронзона и Александра Альтшулера, приглашение к чтению, знакомству с ними. А еще – и приглашение зрителей к знакомству друг с другом, к визуальным впечатлениям и разговору.
У представленных мной серий работ нет названий, но, возможно, вы захотите найти их непосредственно в стихах или в самих себе. Созданные мной образы – это попытка заглянуть в «пейзаж общенья душ, принявший форму дерева и фразы» (Александр Альтшулер) или в «пейзаж души: забор, кольцо трамвая, мост через канал, пустырь…» (Леонид Аронзон).
«О, сказка, уносящая в другое, кроме нас я вижу ничего и лес – поэзия его. О, искусство приближения», – писал Александр Альтшулер.
Из текстов Александра Альтшулера
Долгая дорога привела в никуда. Синий снег среди множества деревьев, цветущих нереальным инеем. Мороз размыл дневной пейзаж.
Слова, лишенные смысла, столь высохли и утончились, что без остатка сгорели огнем или морозом. Змея и дерево находились в человеке. Их образы окружили его.
Любовь создала ничего и удалилась целомудрием.
Жизнь донашивала нашу форму ума, хотя в дырах блестело все то же пространство.
Несвязность открытого пространства наградила нас вымыслом и породила его формы.
Человек слушал шум мира, объятого знанием, но его незнание было столь велико, что жизнь продолжалась.
Несвязность открытого пространства наградила нас вымыслом и породила его формы.
Каждое слово стало колодцем.
Тропа ветра скинула с себя сандалии и обратилась пейзажем. След стопы горел на солнце немыслимой фантазией. Вечность повторила мир, уничтожась рождением.
Тайноведение природы улыбнулось искусством. Человек создал подобье свое в природе и понял: все бог. Птица, ветер и вечная красота обратили человека в то, чем он был.
Сумасшествие пронизало мир. Все высвечивалось, расцветало, связывалось и рушилось, принимая первоначальные формы. Как будто гений прогулялся по незаметным клавишам и все вышло на поверхность, и время смотрело окном и вынести его было невозможно, и дух отыгрался смертью и смотрел, несмотря ни на что.
Отдаваясь богу, не совершаем ли мы выход за природу чувств? Отдаваясь земле, не пьем ли мы фантазию несуществующего. Где то, что стало мной. Где я.
Прилетела бабочка стихотворения и уснула на раскрытых листах. Душа заглянула в рай, безучастный к ней.
Две фотографии разных лиц, сливающихся в одно, две разлученные женщины встретились на одном снимке ударом часов и брызнули слезы, высохшие пейзажем сельским и вмазанные в городскую стену коммунальной квартиры. Невеселая музыка зазвучала поближе на высоких тонах. Распахнулось небо, задавая бесчисленные вопросы звезд: что, откуда, когда? Вопросы прятались в насекомых, скользящих по листьям. Листья умиротворенно засыпали и просыпались следующей весной волнения и прохода.
Закрылась дверь в комнату мелочей.
Берут человека за руку и говорят ему: "Здравствуй".
Растерянное облако вздыхает.
Переночевать в собственном тамбуре.
Свернутого в улитку выбросить на берег.
Вздыхать неизвестно о чем.
Нежный, бархатный, сонный, проходящий мимо себя и других, скомканный в ничто и раздутый до неимоверных размеров, из бытия в бытие беседующий, в совпадении не совпадающий, мимо и рядом, ждущий случая запоздалого, но реально проскальзывающего, и опять в измерении.
Из текстов Леонида Аронзона
Приближаются ночью друг к другу мосты,
и садов и церквей блекнет лучшее золото.
Сквозь пейзажи в постель ты идешь, это ты
к моей жизни, как бабочка, насмерть приколота.
Два фаллические стража
по бокам большой залупы —
то Мечети пестрый купол
в дымке длинного пейзажа.
Черный воин в медном шлеме —
так мне виден Исаакий,
и повсюду вздохи, шелест,
будто рядом где-то маки.
Боже мой, как всё красиво!
Всякий раз как никогда.
Нет в прекрасном перерыва,
отвернуться б, но куда?
Оттого, что он речной,
ветер трепетный прохладен.
Никакого мира сзади —
всё, что есть, — передо мной/
Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.
Никому не нужно то, что мне нужно.
Никому не нужно то, что нам нужно.
Никому не нужно то, что всем нужно.
Пойдемте: снег упал на землю.
Но как бы ни было, пейзаж
разрывов, снов и пауз
писался с Вас, но был не Ваш,
но мной с тобою связан.
Здесь было что-то от платформ,
от рухляди и пота,
был взвешен за окном плафон,
своей лишённый плоти.
Таков был этот вид – пейзаж души:
кольцо трамвая, мост через канал,
пустырь, репейник и затем стена,
стена без окон, на которой сад
тянулся вверх. Был ровен снегопад.
Был ровен снегопад. И был неслышен.